Крамола: Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе: 1953-1982 гг.: Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР/ Сост. В.А.Козлов, О.В.Эдельман, Э.Ю.Завадская; Под ред. В.А.Козлова, С.В.Мироненко. М.: Материк, 2005. 432 с.

Крамола: Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе: 1953-1982 гг.: Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР/ Сост. В.А.Козлов, О.В.Эдельман, Э.Ю.Завадская; Под ред. В.А.Козлова, С.В.Мироненко. М.: Материк, 2005. 432 с.

Почти чертветь века прошла с тех пор, как распался Советский Союз, однако для исторической науки это не срок. Еще долго исследователи будут спорить о том, был этот процесс вызван объективными или же чисто субъективными причинами. Различные точки зрения историков на эту проблему по-прежнему не свободны от современной политической конъюнктуры, объективное же исследование затруднено помимо прочего ограниченностью источниковой базы. Данная тема еще ждет своего исследователя, в связи с чем особое значение приобретает введение в оборот новых документов, которые помогут пролить свет на многие вопросы советской действительности, по-новому взглянуть на старые, казалось бы, уже исследованные проблемы. К их числу можно отнести и проблему инакомыслия в СССР. 

Большинство публикаций по этой теме посвящено истории диссидентского движения, в них игнорируются другие формы народного сопротивления режиму, а история послесталинской крамолы вплоть до начала 1960-х гг. рассматривается как «недоразвитое диссиденство». Попыткой отойти от устоявшихся историографических штампов является изданный недавно сборник рассекреченных документов Верховного суда и Прокуратуры СССР «Крамола: Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе». В современном обществе, пронизанном атмосферой релятивизма и критицизма, которые часто ассоциируют с гласностью и демократией, слово «крамола», столь актуальное для советской действительности, постепенно превращается в архаизм. Тем интереснее должно быть знакомство с новыми свидетельствами относительно недавнего прошлого, позволяющими проникнуть в загадочный мир простого советского человека. Понимая под крамолой оценочное суждение власти и ее сторонников о своих реальных или потенциальных противниках, составители сборника отличают крамолу от инакомыслия, как самоназвания достаточно локального движения столичной интеллигенции. В центре внимания исследователей гораздо более широкий слой реальности – простонародная крамола. 

Эта сторона советского инакомыслия остается практически не изученной, в то время как простонародная критика режима, наряду с диссидентством, сыграла важную роль в крушении «советского коммунизма». Авторы ставят перед собой задачу воспроизведения социально-психологического портрета «массового антисоветчика» и вносят свою лепту в развенчание мифа о «либерале» Хрущеве и «консерваторе» Брежневе, который до сих пор воспринимается многими исследователями как очевидная истина. Архивные материалы надзорных производств и докладные записки КГБ и Прокуратуры в ЦК КПСС, публикуемые впервые, дают представление о численности репрессированных с 1956 по 1987 гг., их социальном составе, о различных формах антисоветской активности в этот период. Отмечая разнородность идеологических взглядов в среде критиков правящего режима, которые вплоть до середины 1960-х гг. могли легко переходить от коммунистической ортодоксии к монархизму, авторы сборника придерживаются мнения, что пострадавших от режима объединял не антикоммунизм, а отношение режима к крамоле. Единственное новшество, пришедшее на смену сталинскому режиму, – это предсказуемые «правила игры» во взаимоотношениях населения и власти, сама же природа режима не изменилась. Власть не расширила пространства для высказывания альтернативных взглядов, но ликвидировала риск уголовного преследования для тех, кто не выходил за рамки дозволенного. 

В эпоху «либерального коммунизма» широкое распространение получила практика мягкого давления на потенциальных оппозиционеров, так называемое «профилактирование». С приходом Брежнева начинается эпоха идеологического кризиса советского коммунизма. На первый план выходит вполне легальная оппозиционная активность, существовавшая в пространстве интеллигентской фронды, которая имела к тому же более широкую аудиторию и сферу влияния. Карательные органы окончательно встают на путь систематического «профилактирования» довольно многочисленного околодиссидентского культурного слоя, что должно было лишить принципиальных противников власти естественной среды обитания, вместо того чтобы набивать «школы революционеров» в лагерях новыми способными учениками. Важным средством борьбы с организованным инакомыслием стали показательные политические процессы над оппозиционными писателями и известными правозащитниками. Новый ракурс изучения проблемы инакомыслия в СССР позволяет авторам по-новому взглянуть на частичную реабилитацию Сталина во второй половине 1960-х гг. Свертывание критики Сталина, по их мнению, было связано не только с попытками идеологического укрепления режима и его демонстративным «антихрущевизмом», но и представляло собой уступку «народному сталинизму», главным в котором была не политическая верность «сталинским заветам», а поиск идеологической оболочки для выражения своего недовольства. 

Разочаровавшая интеллигенцию и ставшая одной из причин расцвета диссидентского движения в конце 1960 – начале 1970-х гг. частичная реабилитация Сталина в то же время позволила «вывести из игры» гораздо более многочисленную группу недовольного режимом «простого народа». В том же духе трактуется спад и кризис правозащитного движения. По мнению авторов, начало и расцвет движения пришлись на период кратковременного «симбиоза» населения и власти. А когда власти исчерпали кредит доверия, потеряли из-за обострявшихся экономических проблем способность покупать лояльность «молчаливого большинства», правозащитное движение уже не имело сил использовать эту новую ситуацию в свою пользу. Нарастание кризисных явлений и новая вспышка простонародного недовольства отодвинули правозащитников на периферию антиправительственных выступлений. С конца 1970-х гг. докладные записки КГБ в ЦК КПСС все больше сосредоточиваются на «внедиссидентской» крамоле (подпольные организации, террористические акты или их подготовка, возрождение националистического подполья на окраинах и развитие русского национализма в России) и все меньше беспокоятся об «остатках» смятого правозащитного движения. Структура книги отражает стремление авторов разграничить разные формы «крамольных» действий по степени их сознательности и организованности. 

Документы, публикуемые в первых двух разделах книги, знакомят читателя с повседневностью и внутренним миром простого советского человека. В первый раздел книги включены антисталинские высказывания 1953 г., представляющие весь спектр народного инакомыслия 1950-х гг. – от фольклорных, освященных традицией легенд о выпавших изо рта тирана после смерти «собачьих зубах» до вполне интеллигентных размышлений о будущем составе руководства, от воспоминаний о казавшейся теперь «сладкой» доколхозной жизни до вульгарной антисемитской ругани по поводу народных страданий при Сталине. Тем не менее, откровенное политическое ханжество, кончавшееся доносом, было явлением гораздо более массовым, чем оскорбительная грубость в адрес умершего. Практически все герои этой главы – одиночки, которые противостоят «коллективу» верноподданных, для молчаливого большинства они - отщепенцы, изгои, враги, которых следует наказать. Во втором разделе, «Глас народа, или «бульон оппозиционности», мы видим попытку не просто предоставить читателю набор антисоветских высказываний, а реконструировать мировоззрение советского человека в целом. Отсутствие надежной методологической базы для изучения массового сознания людей советской эпохи заставляет авторов прибегнуть к опыту исследователей Средневековья, классическим работам по теории мифа и свойствам мифологического сознания. 

Представления из области коллективного бессознательного в наиболее чистом виде выражены в суждениях социально неблагополучных людей: маргиналов, лиц без места жительства и работы, заключенных-уголовников, совершавших различные антисоветские преступления. Объясняя это архаичностью криминального сознания, авторы обращают внимание на то, что архаичный способ мышления свойственен людям малограмотным (пусть и вполне социально адаптированным) и вследствие этого вместе с воспитанием воспринявшим некий комплекс традиционных представлений, не подвергавшийся интеллектуальной, логической проверке. Приводимые в этом разделе документы еще раз подтверждают тезис о мифологизации советского общества, находившей яркое выражение на уровне простонародной крамолы. Большинство антисоветских разговоров не были «антисоветскими» в точном смысле слова; народная крамола не выходила за рамки господствовавшей культурной парадигмы, довольствуясь лишь «сменой знака». «Осквернение» изображений коммунистических вождей и других «идеологических» святынь режима, как форма народной крамолы, была еще одним проявлением архаического сознания советского человека. Документы третьего раздела отражают тенденцию послесталинского режима к «рационализации» фактов «осквернения святынь», отход от интерпретации любых нанесенных им повреждений как кощунственных. 

Это фактически означало, что советское общество в эпоху «либерального коммунизма» встало на путь размывания мистических основ сталинской политической культуры. Изображения вождей, оставаясь предметом пропаганды, все реже воспринимались как объекты культа. Одной из важных форм народной крамолы была критика избирательной системы. В день выборов избирательный участок становился таким же официально-сакральным местом, как и здание райкома партии или памятник вождю. Обычные хулиганские действия приобретали там святотатственный характер, а выказывание нелояльности – особую силу. Документы, помещенные в четвертом разделе, – листовки, плакаты, надписи на стенах, «направленные на срыв выборов», анонимные надписи на избирательных бюллетенях, а также листовки или записки, которые кидали в урны вместе с бюллетенями. Пятый раздел книги посвящен индивидуальным действиям протеста, выраженным в открытой и публичной форме, в отличие от подпольной деятельности и анонимного сочинительства. Эта форма протеста против политики режима была довольно редким явлением советской действительности, поскольку не получала открытой поддержки окружающих. Определяя содержание такого протеста, авторы отмечают его неоднозначность: он мог граничить с обычным пьяным хулиганством, но иногда являлся выражением принципиальной гражданской позиции.

Однако такое выступление казалось его свидетелям чаще всего бессмысленной и бесперспективной тратой сил. Публичные же формы группового политического протеста были выработаны только во второй половине 60-х гг. участниками диссидентского движения. Следующий раздел посвящен одному из самых массовых видов сознательной антисоветской агитации и пропаганды – распространению антисоветских листовок и анонимных писем. В поисках поведенческих мотивов данной формы протеста авторы снова обращаются к архаическим формам мышления, связывая особое значение письменного и произнесенного слова в русской культуре с древнейшими представлениями, находившими воплощение в вербальной магии. Так, анонимное письмо представителю власти представляется авторам подсознательным «наложением заклятия на злые силы». Письма же в адреса зарубежных средств массовой информации в подсознательной основе более прагматичны и современны, так как предполагают апелляцию в большей мере к общественному мнению, нежели к мистическим силам. С наибольшей полнотой проникнуть в стиль мышления среднего советского человека позволяют рукописи антисоветского содержания, отрывки из которых представлены в седьмой главе. Авторы этих рукописей – безвестные «литературные антисоветчики», чьи сочинения обычно не ходили в списках и не распространялись через «самиздат». Высшей формой оппозиционной деятельности в додиссидентский период были создание или подготовка созданию подпольных групп и организаций, часто начинавшиеся с составления различных «программ», «уставов», «клятв» и т.п. Им посвящен восьмой раздел сборника. Несмотря на то, что реальные сила и возможности этих организаций были более чем скромны, они представляли с точки зрения режима самую опасную разновидность крамолы. Анализируя разнородный социальный состав «подполья» и выделяя некоторые характерные типы подпольных групп (террористические, молодежные, студенческие, рабочие, интеллигентские), авторы отмечают, что все они в основном ограничивались идеями «золотого века» революционного движения в России, апеллировали к «истинному» марксизму-ленинизму. 

Завершают книгу документы правоохранительных органов о борьбе с диссидентским движением второй половины 1960-1970-х гг. Эти документы интересны не новыми деталями, а позицией и точкой зрения их авторов – высших руководителей органов государственной безопасности и Прокуратуры СССР. Проблема правозащитного движения предстает в новом ракурсе, когда ее исследуют не по публичным заявлениям и высказываниям властей и идеологов советского строя, а изнутри советской полицейской системы. Совместные докладные записки КГБ при СМ СССР и Прокуратуры СССР в ЦК КПСС – это документы о подготовке, полицейском и пропагандистском «обеспечении» судебных процессов над известными диссидентами, о некоторых наиболее известных событиях эпохи расцвета движения за права человека, о выработке властями стратегии и тактики борьбы с «инакомыслящими», которые заметно отличались от «крамольников» предыдущего периода. В отличие от материалов надзорных производств, авторы которых стремились замаскировать суть правозащитного движения, эти документы более откровенны и информативны. Они демонстрируют явную озабоченность властей новыми формами сопротивления, отличавшегося от традиционной «крамолы» и антисоветского подполья прежде всего сознательным стремлением к гласности и публичности, да еще под лозунгами защиты советской Конституции. 

Тем не менее, методами тайного политического сыска, профилактирования и принудительного применения психиатрии властям удалось превратить диссидентское движение в изолированную субкультуру, опирающуюся на фрондирующую московскую интеллигенцию и пользующуюся поддержкой Запада, но при этом «страшно далекую от народа». Каждый раздел книги открывается «Комментарием авторов», знакомящим читателя с политическими обстоятельствами и культурным контекстом того или иного проявления «крамолы». Для того чтобы дать более полное представление о каждой форме крамольной деятельности, в книгу включены хроники, содержащие краткие характеристики соответствующих случаев «антисоветских проявлений». Наряду с историографическими проблемами, значительное внимание составители уделили вопросам источниковедения и методологии. Все это делает книгу ценным пособием по изучению инакомыслия в СССР и важным шагом на пути к объективному и всестороннему исследованию советского общества.