Поиск по сайту
Авторизация
Логин:
Пароль:
Регистрация
Забыли свой пароль?
Подписка на рассылку

Сетевое партнерство
РИЖАР: журнал рецензий
Сидоров А.И. В ожидании Апокалипсиса. Франкское общество в эпоху Каролингов, VIII-X века. М.: "Наука", 2018

Помпоний Мела. Хорография / Под общей редакцией А. В. Подосинова. М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2017. – 512 c.

Марей А.В. Авторитет, или Подчинение без насилия. - СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2017. — 148 с.


Девятайкина Н.И. Петрарка и человек его эпохи в общественном и личном пространстве ( по трактату «О средствах против превратностей судьбы»; Диалоги из трактата / Пер.с лат., коммент. Л.М. Лукьяновой.- Саратов: Наука, 2010. – 272 с. - ISBN 978-5-9999-0164

Добавить рецензию | Мои рецензии

 
США СССР ММКФ Чили Петр I обзор Китай Ницше Новое время новое время новая история Санкт-Петербург Европа Россия Сталин Англия Италия Москва варяги Япония Вторая мировая война Первая мировая война Испания история Франция Украина история США Средние века Древняя Русь средние века история России История России история Европы Древняя Греция история России первой четверти XVIII в. история Франции история культуры книжная миниатюра блокада Ленинграда русская православная церковь Великая Отечественная война Великая отечественная война история исторического знания рецензия Византия Британия Германия разведка альманах холодная война Западная Европа новейшая история Германии философия репрессии идеология документы каролинги могильник коммунизм Столетняя война Восточная Европа Латинская Америка Всемирная история советская историография Александр I археология Прибалтика античность геральдика Декабристы капитализм декабристы Кавказская война социальная история Российская империя Возрождение колониализм национализм цивилизация Гражданская война Французский ежегодник христианство микроистория антропология историческое знание политическая история исторический источник историческое познание историческая политика историография франковедение постмодернизм Средневековая Русь средневековый город Тихоокеанская война международные отношения историописание Великобритания американистика XX век

Девятайкина Н.И. Петрарка и человек его эпохи в общественном и личном пространстве ( по трактату «О средствах против превратностей судьбы»; Диалоги из трактата / Пер.с лат., коммент. Л.М. Лукьяновой.- Саратов: Наука, 2010. – 272 с. - ISBN 978-5-9999-0164

Рецензия посвящена новому научному проекту Н.И. Девятайкиной и Л.М. Лукьяновой, второй книге переводов, комментариев и исследования диалогов трактата «О средствах против превратностей судьбы» выдающегося представителя раннего Возрождения  Франческо Петрарки.
Большую ценность указанного труда составляет сам перевод нескольких циклов  сочинения Петрарки, впервые  профессионально выполненный Л. М. Лукьяновой и снабженный необходимыми комментариями и указателем. Переводчица поставила перед собой много сложных задач ради донесения не только смыслов, но и стилистических особенностей языка диалогов и успешно с ними справилась. Важным культурным «инструментом» в ее руках оказалось прекрасное знание римских и греческих авторов, а также текстов Священного писания,  которое  позволяло добраться до оттенков смысла, сделать прозрачными подтексты, намеки, шутки, сатирические замечания и многое другое.
Исследовательская часть принадлежит перу Н.И. Девятайкиной. В ее первых разделах уточняется время написания трактата, определяется его форма – философско-моральный диалог аллегорических персонажей, а также структура – две неравных по объему книги: в первой речь идет о «средствах против  счастливой судьбы», во второй – «против несчастливой судьбы», в которых отсутствует строгая схоластическая группировка материала.
Характеризуя степень изученности темы,  Н.И. Девятайкина отмечает   выдающийся вклад Кр. Карру и его последователей, предложивших обоснованную датировку текста, а также попытку филологического и терминологического анализа.
Новизна задачи, поставленной в монографической части книги, состоит не только в попытке раскрыть этические и антропологические темы в сочинении Петрарки, но отразить стереотипы поведения и повседневные настроения автора, а также ментальные установки разных групп городского социума, поддающиеся «раскодированию» в диалогах через реконструкцию образа человека в его повседневности. Следует отметить, что рассмотрение творчества Ф. Петрарки в социальном аспекте, выявление связи его диалогов, многие из которых носят морально-философский, а иногда в большей степени схоластический характер, с реалиями городской среды, представляется оригинальным подходом. Но этим не исчерпывается задача исследования.
Не менее интересны и оригинальны попытки текстологического анализа сложного и многопланового трактата Ф. Петрарки, многое разъясняющие в творчестве одного их первых представителей гуманистической мысли. Исследуя диалоги цикла о бедности, богатстве и ростовщичестве, Н. И. Девятайкина справедливо указывает на реминисценции, уходящие корнями  в тексты «Метаморфоз» Овидия, «Естественной истории» Плиния, сочинениям Светония и Данте. То же самое можно сказать о комментариях к диалогам «О бедности» и «О потере имущества», которые вполне соответствуют максимам стоической философии и даже поучениям францисканских проповедников, о чем справедливо упоминает автор.
На примере  диалога «О плохих рабах», исследователь характеризует особые приемы построения текста Ф. Петрарки -  своего рода «диалог в монологе» с риторическими вопросами, обращенными к почитаемому им Сенеке. Подмечено, что Петрарка-Разум вступает в прямой спор с высказываниями своего  основного авторитета – Сенеки по поводу гуманного отношения к рабам. Н. И. Девятайкиной удается отразить дуалистичность и многослойность изучаемого текста на материале диалога «О свободе», в котором содержится подспудная полемика между Петраркой-писателем и Петраркой-Разумом, выступающими равноправными акторами полемики.
Трудно отрицать и справедливость вывода автора о влиянии политических реалий эпохи на содержание и образы творчества Петрарки. В частности, рассматривая диалог «О приходе принцепса», Н. И. Девятайкина, как и ряд других исследователей, справедливо указывает, что прототипом фигурирующего в этом диалоге монарха выступал Карл IV Люксембург, с которым Петрарку связывали длительные отношения, а также надежды гуманиста на то, что Карл IV возродит Рим, завершившиеся горьким разочарованием, наступившим после первого визита этого венценосца в Италию (1354-1355 гг.). Более того, настроения, высказываемые действующими лицами диалога, действительно, отражают спектр позиций по отношению к монархической власти, сложившихся, к примеру,  во Флоренции в конце XIII – первой половине XIV в. (Достаточно вспомнить Толомео ди Лукка, Эджидио Колонна, Бартоло Сассоферрато). Следует  отметить и проповеди доминиканца Ремиджо Джиролами с их идеалом короля – гвельфа; упования Дино Компаньи и других белых гвельфов на императора Генриха VII Люксембурга, находящегося в Италии с 1308 по 1313 гг., которого граждане–представители партии белых в республиканской Флоренции готовы были почти обожествлять, видя в нем политического союзника; частые попытки прибегнуть к монархическому правлению в первые 40 лет XIV в., зафиксированные в хронике Джованни Виллани, вплоть до свержения герцога Афинского в 1343 г.
С другой стороны,  Карл IV Люксембург явился после свержения этого герцога, ставшего в глазах флорентийских граждан архетипом тирана, правление которого в значительной степени девальвировало идею монархической власти. По этой причине приход императора  вызывал отрицательные характеристики и оценки, порождал настроения тревоги,  подозрительности и неприятия, столь заметные у много писавших об этом событии современников – хрониста Маттео Виллани и автора «Домашней хроники» Донато Веллути, но также отразившиеся и в произведении Петрарки.
Отличается немалой оригинальностью стремление автора рассмотреть диалоги на семейные темы не только в гендерном аспекте, но также с точки зрения культурной и исторической антропологии. Н. И. Девятайкина и в этом случае полностью отдает себе отчет о противоречивости рассуждений Петрарки на темы семьи, брака и взаимоотношения полов. Она не отрицает патриархального начала и маскулинно-патерналистских представлений в указанном сочинении гуманиста, и признает, что Петрарка ориентировался исключительно на читателя-мужчину, – женщинам в его диалогах не предоставлялось слова. В неоднозначности семейной тематики автор правомерно усматривает не только реалии городской среды,  проявляющиеся, например, в злободневности для Италии XIV в. проблем детской смертности, о чем рассуждал Петрарка. Но исследователь фиксирует также мизогинные и антиматримониальные настроения в диалогах, свойственные средневековым философам-интеллектуалам, демонстрирующие несовместимость ценностей брака и семьи с творчеством ученого и свободой мыслителя. О том же свидетельствуют и антифеминистические высказывания  гуманиста в диалогах «О надоедливой жене» и «О развратной жене» и подобных. Вместе с тем, отчасти заметно и стремление Петрарки защитить  попранную честь жены и оправдать ее; в целом стоило четче отметить, что в данных диалогах преобладает желание гуманиста осветить проблему брака с позиций риторической полемики, встать на различные точки зрения, выступая от имени каждого из антагонистов спора.
Немалой заслугой автора становится выявление и интерпретация гуманистических тенденций в сочинении «О средствах против превратностей судьбы». Анализируя диалог «О рабстве», исследователь видит гуманистическое начало в рассуждениях Разума о том, что рабство не может быть помехой добродетелям, мужеству и блеску интеллекта, а социальный статус не определяет степень человеческого достоинства. В этом ощущается влияние учения поздних стоиков и христианских представлений о том, что рабское положение не препятствует достижению Царства Небесного, но рабы должны повиноваться господам своим. Рассматривая диалог «О рабстве» и парный ему «О свободе», Н. И. Девятайкина отмечает особые писательские приемы Петрарки: моральное превосходство раба над господином доказывается через перевернутость соотношения социального и нравственного.
Автор исходит из тезиса об амбивалентности текста трактата «О средствах против превратностей судьбы», неоднократно показывая, что этические оценки Разума близки к религиозно аскетическому пониманию. При этом  подвергаются специальному толкованию практически все случаи отступления Петрарки от  традиционно-религиозных моделей в сторону гуманистического миросозерцания. Анализируя диалоги о грехах, Н. И. Девятайкина уловила «перемещения» внутри церковно-схоластической иерархии грехов, которые писатель меняет местами и интерпретирует в соответствии со своей собственной шкалой ценностей добродетелей и пороков. Указывая на то, что богатства осуждаются Петраркой, как «свойства низкой души», автор констатирует, что призывы к покаянию и упованию на божью благодать при этом отсутствуют, как и во всех других диалогах о грехах: они подменяется указаниями на добрую волю самого человека. Не обходится вниманием и тот факт, что в диалогах «О чревоугодии» и «О вялости души» содержатся элементы антропоцентрического манифеста.
С другой стороны, в фокусе внимания автора оказываются также случаи неприятия гуманистом ценностей, традиционных для феодально-рыцарской среды. В диалогах о семье заметно, что война и рыцарские доблести переставали быть в глазах писателя престижным мужским занятием, причем в их осмеянии Петрарка иногда поднимался до сатирических обличений, в то же время в высокой оценке профессий ученого, купца, ремесленника, медика, юриста гуманист отходил от типично  средневековых иерархий.
Образцом исследования столь неоднозначного текста является во многом успешная попытка автора выяснить степени соотношения различных авторитетов, которым следовал гуманист. Изучая диалоги «Об алхимии» и  «О предсказаниях гаруспиков», Н. И. Девятайкина  аргументированно утверждает, что мнения Цицерона в этих диалогах Франческо Петрарка ставит  выше авторитетов Отцов Церкви, хотя и не останавливается перед тем, чтобы возражать древнеримскому мыслителю там, где он считал нужным. При анализе диалогов о грехах указано на отсутствие ссылок на труды богословов и Отцов Церкви, авторитет которых вытесняется представителями античной мысли, хотя именно в этих диалогах аргументация писателя носит в основном религиозно-патерналистский характер.
В этой связи особый интерес вызывает попытка применить к тексту диалогов количественный метод контент-анализа с последующим сведением данных в таблицы. Это позволяет прийти к любопытным выводам и наблюдениям: при всей неточности ссылок на произведения античных авторов и богословов, сами цитаты и приводимые в качестве примеров факты достаточно  точны, что доказывает тщательную и выходящую за рамки историко-религиозной традиции работу Ф. Петрарки с первоисточниками. Это наблюдение Н. И. Девятайкиной подтверждается и данными, полученными вследствие применения квантитативных методов к диалогам о семье. Составленные в результате таблицы позволяют сделать убедительный вывод о том, что самыми цитируемыми авторами в этом разделе трактата являлись Апулей, Теренций и сатирик Ювенал. Этот вывод коррелируется данными исследования цикла диалогов «Смертные грехи», в которых, казалось бы, писатель должен опираться на авторитет Священного Писания и богословские основы. Но, совсем не обращаясь к Отцам Церкви, он привлекал в большей степени доводы древнегреческих и римских мыслителей, особенно Цицерона и Сенеки, что прекрасно иллюстрирует вывод Н. И. Девятайкиной о преобладании языка светской культуры при обсуждении проблемы грехов. Гуманист не использовал средневековых exempla, не употреблял понятия «смертный грех», отказываясь в итоге от богословской терминологии. Точно также в роли отрицательного героя чаще всего фигурирует император Нерон, тогда как в роли положительного – принцепс Август, хотя отмечается, что Петрарка  привлекал и авторитет Священного Писания, цитируя псалмы Давида – одного из своих самых любимых ветхозаветных авторов, в диалогах на темы богатства и ростовщичества.
Таким образом, гуманистическая направленность сочинения Ф. Петрарки доказывается и иерархией авторитетов, в которой явно преобладают античные писатели и философы.
Не менее значимо для понимания позиции писателя и смысла изучаемого произведения исследование Н. И. Девятайкиной об используемых Петраркой «примерах», проведенное посредством сведения данных контент-анализа в таблицы, наглядно позволяющие сделать выводы о роли и культурных функциях примера в диалогах Петрарки. Результаты количественного анализа позволяют обоснованно заключить, что библейские примеры в диалогах отступают на второй план, в качестве образцов для подражания практически не приводятся библейские персонажи и средневековые святые, если не считать двух королей. В цикле «О свободе и рабстве, бедности и богатстве» больше всего примеров бедных, но добродетельных римлян – бескорыстных и преданных государству. Но кумиров среди них нет: даже Цезаря Петрарка в ряде случаев приводил как отрицательный образец. По этой причине вряд ли возможно отрицать заявление исследователя о том, что примеры, персонифицированные в личностях партнеров по диалогу, далекие от средневекового символизма, утверждают общечеловеческие этические ценности. Данные контент-анализа придают особую убедительность выводу о том, что Петрарка не ограничивал себя кругом авторов, черпая из сочинений греков и римлян, поэтов, писателей и философов, Священного Писания и трудов Отцов Церкви, мало заботясь при этом о симметрии в расположении материала и не следуя схоластическим принципам его организации.
Гуманистическая  направленность мысли Петрарки в итоге получает неоспоримые доказательства. Единственное, с чем трудно до конца согласиться, – это утверждение автора, что Петрарка  использовал примеры из римской истории «не по средневековым причинам». В этом случае Н. И. Девятайкина несколько противоречит сама себе: ссылаясь на Б. Гене, она утверждает, что «в римских историях в средние века виделись книги мудрости», но ведь и сама не отрицает этот тезис применительно к творчеству Ф. Петрарки, который, по ее словам, их приводит «ради призыва следовать высоким образцам». Можно согласиться, что «примеры» использовались писателем ради «придания реалистичности, конкретности, исторической достоверности» полемике, а также «решения собственно литературных задач – сделать чтение познавательным, увлекательным, запоминающимся», но вряд ли стоит низводить на второй план их назидательный и нравоучительный смысл.
Особую важность представляют рассуждения Н. И. Девятайкиной об адресатах диалогов, среди которых она выделяет тирана Пармы Аццо Корреджо, а также императоров Священной Римской империи и других монархов. Трудно проявить сомнение в утверждении автора, что многие из диалогов, составляющих трактат, адресуются к знатным людям города, интерес к которым в традициях городской среды Флоренции, если вспомнить хроники Джованни Виллани и братьев Малиспини, «Эпистолу» Лапо ди Кастильонкьо; более того, этот интерес не убывал в XV и давал о себе знать и в XVI в., судя по хронике Бонаккорсо Питти, «Политико-моральному трактату» Джованни Квальканти и попытке обобщающего исследования о городской знати Винченцо Боргини.
Но, как показала автор, среди адресатов писателя находились как представители богатой городской среды, так и социально-бесправные низы. Особый круг адресатов составляли учителя, ученые, писатели, актеры. И, наконец, убедительным выглядит вывод Дж. Тоньона, с которым солидаризируется Н. И. Девятайкина, о том, что исследуемый текст обращен к «читателю вообще», «адресату вообще».
Сложнее, на наш взгляд, обстоит дело с социальными коннотациями исследуемого произведения при стремлении автора ответить на вопрос о том, насколько текст диалогов был связан с реалиями городской среды. В этом случае исследователь оказывается в весьма противоречивой ситуации. Прежде всего, следует заметить, что Н. И. Девятайкина далека от упрощенных схем и осознает имплицитность и опосредованность этой связи.                      
Анализируя диалоги о бедности, автор обоснованно усматривает в их содержании скорее образ «довольствующегося немногим и любящего уединение интеллектуала» по аналогии исследуемых диалогов с трактатом «Об уединенной жизни», а также примерами из античных писателей и евангельскими образцами, нежели с «разоряющимися вследствие разложения простого товарного производства горожанами», которых имел в виду В. И. Рутенбург. Автор права в своем утверждении, что писателя волнует не столько тема бедности, как таковой, тем более в том социальном аспекте, который имел в виду В. И. Рутенбург, сколько философско-этическая проблема фортуны, добродетели, а также доблести познания. Этот уровень понимания текста приводит к оценке, которую трудно оспаривать: «…представления гуманиста нельзя считать просто прямым сколком ментальных установок горожан…» (с. 33), что в свою очередь влечет вопрос о культурных традициях и парадигмах, которые влияли на творчество представителя раннего гуманизма. Не менее правомерным кажется наблюдение о том, что «никаких социально «заточенных» оценок гуманист не дает».
Вместе с тем, как нам представляется, можно полемизировать с некоторыми утверждениями Н. И. Девятайкиной. Даже допуская, что диалоги о богатстве, ростовщичестве и бедности в определенной степени навеяны насущными чаяниями устремляющихся к накоплению капитала горожан,  стоит ли видеть за репликами «Радости», аллегорического участника диалога, непосредственно городского купца или ростовщика, занятого предпринимательством? Диалог «О добыче золота» представляется метафорой, раскрывающей, какие опасности таит процесс обогащения - «копания золотоносной жилы» не только для имеющегося благосостояния, но, прежде всего, для спасения души (не напрасно в этом случае постоянно возникает образ Тартара, адской бездны, «черной земли» - тема, апробированная еще с античных времен). В данном случае Ф. Петрарка, по нашему мнению, далек от того, чтобы иметь в виду некий «социальный подтекст», тем более прослойку полноправных, но беднеющих членов городского сообщества.  
Имеются ли основания предполагать, рассматривая диалог «О свободе», что высказывания и реплики в духе стоической философии о неустойчивости состояния свободы подразумевают политические перевороты в городах – государствах Италии и замену коммунального режима синьориальным? – ведь в конце диалога речь идет только о Риме и Иерусалиме – универсальных архетипах городов. Единственный пример социально-политической неустойчивости, позаимствованный автором из современных ему реалий, помимо массы античных, никак не касается Италии, поскольку речь в нем идет о попавшем в 1356 г. в плен к англичанам французском короле Иоанне II Добром. Столь же трудно утверждать, что диалог «О плохих рабах» навеян писателю конъюнктурными осложнениями, вызванными чумными эпидемиями, при найме домашних слуг в итальянских городах, ибо диалог носит полностью морально-нравственный характер, и не содержит намеков на конкретные реалии городской среды. Единственная аллюзия такого рода – в диалоге «О беглых рабах», где Петрарка сравнивает осаждающих господина рабов с «группировками мятежных горожан в плохо замиренных городах» кажется весьма далекой по смыслу от ситуаций с наймом домашней прислуги. Вряд ли за репликами «Надежды» стоит собирательный образ «жизненной программы итальянских купцов и предпринимателей», поскольку затрагиваемые темы носят общечеловеческий, универсально-этический, и вневременной характер, тогда как «Разум» снова выступает с манифестом стоицизма, не без некоторой доли аскетизма, свойственного теологам и представителям Церкви. В осуждении рискованных способов наживы можно усмотреть некоторую перекличку с возникшими примерно в это же время дидактическими наставлениями  Паоло да Чертальдо, но у этого моралиста, они почерпнуты, скорее всего, из популярных флорентийских проповедей. Темами о монахинях, неспособных сопротивляться страстям, наполнены страницы произведений разных жанров, вышедших из под пера средневековых писателей, и также бесчисленные «экземпла»: есть ли основания утверждать, что Петрарка имел в виду признаки конкретной ситуации, связанной с брачными стратегиями флорентийских граждан?
Таким образом, думается, что наличествующие в сочинении Петрарки бытовые зарисовки универсально прилагаются к любым ситуациям и эпохам. В какой мере содержатся в них намеки на конкретные реалии городского общества? Во всяком случае, сама Н. И. Девятайкина признает, что ни одного «примера», отражающего ситуации, складывающиеся в социуме итальянских городов, в исследуемом произведении Петрарки нет, как не фигурирует в качестве положительного или отрицательного образца ни один реальный персонаж городского общества, кроме вышеназванных властителей, связанных с политической составляющей диалогов. Между тем, прием сопоставления или помещения в один ряд античных персонажей и собственных современников был не чужд письменной традиции Флоренции, начиная с «Божественной Комедии» Данте Алигьери, спорадически встречался в записках флорентийских граждан («Эпистола» Лапо ди Кастильонкьо). Элементы такого подхода заметны у Джованни Боккаччо в трактате «De casibus illustrium virorum» и у Маттео Пальмиери в речи «Della vita civile». Наконец, он в полной мере раскрывается в «Политико-моральном трактате» оригинального историка первой четверти XV в. Джованни Кавальканти и находит свое выражение в сочинениях Никколо Макиавелли.
Однако заслугой автора следует считать саму постановку вопроса о том, насколько творчество Петрарки представляет собой ответ на вызовы реального времени и развивающегося городского общества, и в какой степени оно является перекличкой, полемикой и синтезом разных культур. В этой связи кажется плодотворным и  интересным сравнение с содержанием трактатов теолога Якопо Пассаванти и папы Иннокентия III, позволяющее оттенить гуманистическое начало трактата «О средствах против превратностей судьбы». Но, может быть, в попытках ответить на вопрос о сложных культурно-социальных коммуникациях с городской средой, современной или близкой Ф. Петрарке по времени, стоит обратить внимание на более близкие звенья – мало известную отечественному читателю традицию создания нравственно-философских трактатов самими горожанами. От XIII и первой половины XIV в. сохранились труды Боно Джамбони, Брунетто Латини, Чекко д’ Асколи и других флорентийских  моралистов. Насколько они сопоставимы с идеями Ф. Петрарки?
Высказанные замечания и пожелания не умаляют научной ценности труда Н. И. Деятайкиной и переводов Л. М. Лукьяновой, необходимого  широкому кругу специалистов, занимающихся социокультурной средневековой историей,  проблемами культуры итальянского Возрождения, средневековой урбанистикой, переводами, комментариями и изданием текстов, вышедших из-под пера средневековых и ренессансных мыслителей и гуманистов. Можно надеяться, что наш читатель дождется публикации перевода всего текста со столь же содержательным анализом разных диалогов трактата.


Автор:  И.А. Краснова (Ставрополь)

Тип:  Рецензия

Возврат к списку