Ивонина Л.И. МАЗАРИНИ. — М.: Молодая гвардия, 2007. — 303 с. — 5000 экз. — (ЖЗЛ. Вып. 1230)

Ивонина Л.И. МАЗАРИНИ. — М.: Молодая гвардия, 2007. — 303 с. — 5000 экз. — (ЖЗЛ. Вып. 1230)

Любовь (или нелюбовь) отечественных издательств к тем или иным персонажам французской истории издавна видится мне весьма парадоксальной. На русском языке не вышло ни одной современной биографии, к примеру, Людовика XIII, Людовика XV или Людовика XVI, однако появилось сразу три биографические работы о Екатерине Медичи (С.Л. Плешковой, И. Клула и Л. Фриды) и как минимум пять (!) жизнеописаний кардинала Ришелье (П.П. Черкасова, А.Р. Андреева, Х. Беллок, Ф. Блюша и Р. Кнехта). Так и с Джулио Мазарини: кажется, совсем недавно была переведена прекрасная монография П. Губера, и тут же «Молодая гвардия» опубликовала в серии «Жизнь замечательных людей» книгу доктора исторических наук, профессора кафедры всеобщей истории Смоленского государственного университета Л.И. Ивониной. 

Разумеется, Джулио Мазарини достоин не одного и не двух исследований. Тем более если речь идет о столь уважаемой серии, как «ЖЗЛ», в которой выходило и продолжает выходить немало чудесных книг, посвященных в том числе и знаменитым французам. Тем печальнее, что очередной удачей этой серии книга Л.И. Ивониной, на мой взгляд, увы, не стала. И дело даже не в том, что, собственно, Мазарини в ней нередко теряется на фоне десятков страниц, посвященных совершенно другим темам: жизни и деятельности кардинала Ришелье, различным аспектам международных отношений XVII в. и, в особенности, мельчайшим перипетиям Тридцатилетней войны, чье влияние на судьбу главного героя книги было, несомненно, велико, но все же не до такой степени, чтобы заставить читателя столь глубоко погружаться в общеевропейский контекст.

Дело в ином: на протяжении всей работы автор демонстрирует невероятно поверхностное, чтобы не сказать больше, знакомство с теми сюжетами, которые затрагивает. Уже первые главы, относящиеся к правлению Ришелье, вызывают немало вопросов. Так, характеризуя на с. 39 взгляды кардинала, автор отмечает: «Однако он не впадал в мистику, что было весьма характерно для его времени. <…> Более того, кардинал рассматривал мистиков как людей, способных расшатывать государственные устои, и поэтому в 1638 г. распорядился заключить в Венсеннскую тюрьму одного из них — аббата Сен-Сирана». Однако, к примеру, в монографии профессора Э. Леви, специально занимавшегося, в частности, «католическим возрождением», об идеях Ришелье говорится совсем иное: «…при всем своем практическом, прикладном характере <…> они были не просто внешне религиозными, а имели столь же глубокие мистические корни, как и идеи отца Жозефа, Берюля, Винсента де Поля и Франциска Сальского»1. Добавлю, что Сен-Сирана арестовали с подачи Ришелье не совсем за то, что тот был мистиком: еще в 1630 г. Сен-Сиран примкнул к группировке Марии Медичи и уже после «дня одураченных» чудом избежал заточения. Его взяли под стражу исключительно в рамках борьбы с янсенизмом, к которому Сен-Сиран был очень близок2. Когда же далее речь идет об очередном запрещении Людовиком XIII дуэлей (казалось бы, при чем здесь Мазарини?) и рассказывается история поединка и последовавшей за ним казни де Бутвиля, сложно не заметить, что она излагается в историографии весьма по-разному, но никто, насколько мне известно, не предполагает, что дуэль проходила «перед Лувром» (с. 41), поскольку Королевская площадь (ныне площадь Вогезов) находится совершенно на другом конце Парижа. Равно как не очень понятно, на чем основывается автор, объявляя де Бутвиля «победителем в двадцати двух дуэлях» — он был довольно удачливым бойцом, однако все же не настолько3. 

В устах специалиста по международным отношениям мне показался удивительным и ряд тезисов, относящихся сугубо к этой сфере. Так, например, на с. 46 недвусмысленно говорится, что «в результате Тридцатилетней войны <…> Франция обрела свои “естественные границы”». Между тем, в исторической литературе давно уже стала общим местом мысль, что практически невозможно проследить какую бы то ни было устойчивую связь между завоевательной политикой французских монархов и идеей «естественных границ» — безусловно, неоднократно звучавшей, но преимущественно в сочинениях, имевших частный характер4. К тому же совершенно не понятно, что именно следовало считать «естественными границами» Франции. Реки и горы? Или «границы древней Галлии, являвшейся территориальным прообразом Франции, то есть границы по Рейну, Альпам, Средиземному морю, Пиренеям, Атлантике, Ла-Маншу, Северному морю»?5 Как бы то ни было, очевидно, что территории к северу от Пиренеев вошли в состав Франции только в 1659 г., а, к примеру, Страсбург — только в 1681 г. Не менее спорным видится и следующее утверждение: «…в годы Тридцатилетней войны <…> началось формирование основ правового буржуазного государства Нового времени. В начале войны его представляли Республика Соединенных провинций, или Голландия. Конец войны ознаменовался появлением на политической карте континента Английской республики» (с. 20). Прежде всего, Республика Соединенных провинций именовалась Нидерланды, тогда как Голландия была лишь одной из ее провинций. 

Кроме того, едва ли формирование правовой и политической основы Нидерландов можно считать частью общеевропейского процесса, поскольку структура этого государства была в значительной степени уникальна. И наконец, Английская республика, появившаяся, строго говоря, за пределами Тридцатилетней войны, возникла по множеству причин, не имевших к войне практически никакого отношения. Не лучше автор знакома и с ситуацией внутри отдельных стран в первой половине XVII в., в частности в Англии. Так, не очень понятно, скажем, что заставляет автора полагать — и специально это подчеркивать, — будто инициатором восстаний в Ирландии и Шотландии на рубеже 1640—1650-х гг. «был именно Карл II» (с. 211). Даже из классической работы А.Н. Савина довольно очевидно, насколько ирландцев и шотландцев возмутила казнь Карла I, что на фоне религиозных и национальных разногласий — определявших развитие ситуации — и спровоцировало противодействие республике6. 

В современных исследованиях звучат те же мысли: восстания имели сильнейший роялистский подтекст, однако и шотландцам, и ирландцам хватало разногласий с Англией и без Карла II, который к тому же являлся фигурой, не обладавшей реальной силой. Его удобно было использовать в качестве знамени, но не более того. «Хотя все говорило о том, что Карл II присоединится к ирландским войнам с любой помощью, какую он сможет получить от своих европейских союзников, на деле его предложения ирландцам были холодно отвергнуты»7, — отмечает профессор из Гарварда М. Кишлански. А С. Кут, описывая сложную и долгую историю переговоров Карла II с шотландцами, а затем и его пребывание на их территории, недвусмысленно пишет, что ковенантеры «просто обвели молодого человека вокруг пальца» и что «молодой король пребывал в Шотландии фактически на положении заключенного»8. Вновь повторяется и уже фигурировавшая в одной из предыдущих книг Л.И. Ивониной история о том, как «в 1646 г. Мазарини в ответ на докучные просьбы Генриэтты-Марии и английского короля решился на высадку пяти тысяч французских солдат в Гастингсе» (с. 134) — в своей недавней интереснейшей работе по истории Фронды В.Н. Малов подробно разбирает, благодаря каким ошибкам при чтении источников появилась на свет эта невероятная идея9. 

Отдельного разговора заслуживают размышления в книге Л.И. Ивониной о государственном устройстве Франции того времени. «В конце 1647 года истек срок договора на аренду должностей магистратов суверенных судов Парижа, в том числе и парламента», — пишет автор (с. 147). Выходит, должности членов парламента не продавались, а сдавались в аренду? В чем же тогда смысл многовековой борьбы королевской власти с парламентами, если всего-то было достаточно подождать окончания срока аренды и найти новых «арендаторов»? Разумеется, речь в данном случае должна была идти об истечении срока действия полеты, т.е. своеобразного налога, дававшего оффисье право передавать свои должности по наследству. 

Путается Л.И. Ивонина и в структуре королевских Советов во времена Мазарини. Рассказывая о них на с. 222—223, она отмечает, что после коронации Людовика XIV «все важнейшие государственные дела обсуждались и проводились через Большой совет, который иногда все еще называли старым именем — Деловой или Тайный совет». Однако поскольку Большой совет возник еще в XV в., Деловой совет — при Франциске I, а название «Тайный совет» появилось еще позже, рискну предположить, что здесь автор имел в виду Верхний, или, как его еще иногда называют в отечественной литературе, Верховный совет10. Не совсем понятна, правда, такая описываемая автором привилегия его членов, как то, что «они имели право лично приветствовать монарха при встрече», поскольку складывается ощущение, что члены других Советов делали это как-то иначе, не лично или не при встрече. Далее говорится, что «король присутствовал на всех сессиях своего совета», что явно противоречит другой фразе в том же абзаце: «Юный король начал посещать некоторые из сессий с одиннадцати лет». Рассказывая на следующей странице о Совете депеш, автор отмечает: «Помимо членов Большого совета он включал канцлера, четырех государственных секретарей, а также несколько других советников короны». Однако если речь здесь идет именно о Большом совете, то канцлер не только входил в него, но и имел право председательствовать в отсутствие короля11. Если же имеется в виду действительно Верхний совет, то в нем и так заседали «канцлер или хранитель печатей, сюринтендант финансов (которых иногда было два), один или два статс-секретаря»12. 

Однако проблема даже не просто в понимании Л.И. Ивониной сути институтов и явлений. Автор книги для научно-популярной серии, ориентированной на неподготовленного читателя, неспособного самостоятельно выявить плоды фантазий и некомпетентности, должен, как мне видится, относиться к реалиям чрезвычайно бережно. Как это ни печально, в новой биографии Мазарини проявляется совсем иной подход. «Кардинал обошел принца [Конде] должностью генерала-адмирала, освободившейся в результате смерти павшего в бою герцога де Брезе», — пишет Л.И. Ивонина на с. 145. Между тем, мне никогда не приходилось слышать о существовании во Франции Старого порядка такой должности, как «генераладмирал». Арман де Майе-Брезе занимал совсем другую должность, несмотря на то что слова «генерал» и «адмирал» в ее названии, в некотором смысле, безусловно, присутствуют: он был «grand-maître, chef et surintendant général de la navigation et commerce de France»13. Кстати, ту же самую должность займет впоследствии герцог де Бофор, получивший, как пишет автор, «патент на звание адмирала» (с. 189). Лишь с определенной натяжкой можно сказать, что «в 1617 году в результате государственного переворота Мария Медичи и ее фаворит Кончино Кончини были отстранены от власти» (с. 42), поскольку Кончини, как известно, был убит. Не менее сомнительная ирония видится и во фразе о том, что положение Оливареса оказалось непрочным, поскольку «покровительствовавший ему король Филипп III c 1627 года серьезно болел» (с. 27): болезнь короля зашла, видимо, настолько далеко, что за шесть лет до того, в марте 1621 г., он даже скончался. 

Впрочем, королям в книге Л.И. Ивониной удаются еще и не такие вещи: Людовик XIII, к примеру, был старше своей жены Анны Австрийской «на пять дней» (с. 64), хотя Анна родилась раньше его, 22 сентября 1601 г., а Людовик — 27 сентября. Продолжать этот ряд можно бесконечно. Генрих IV никак не мог быть первым Бурбоном (с. 22), поскольку одни только связи его дома с королевской семьей восходят к сыну Людовика Святого. «Умелого дипломата Пьера де Бассомпьера, ставшего впоследствии маршалом Франции» (с. 25), на самом деле звали Франсуа де Бассомпьер, маркиз Аруэ. Будущую герцогиню де Шеврез автор называет «женой, а с 1620 года вдовой Люиня» — таким образом, выходит, что она умудрилась овдоветь задолго до кончины Шарля де Люиня в декабре 1621 г. Людовик XIII увлекся не Маргаритой де Отфор (с. 68), а Марией. В 1640 г. королева никак не могла родить «Филиппа Орлеанского» (с. 71), поскольку герцогом Орлеанским в это время был неоднократно упоминающийся на страницах книги брат Людовика XIII Гастон, а Филипп получит этот титул лишь в 1660 г., после смерти дяди. 

Особенно грустно обстоит дело, когда речь в книге заходит о родственных связях. «Двадцатисемилетнего Анри де Талейрана-Перигора, маркиза де Шале» автор представляет на с. 67 как «одного из предков знаменитого Талейрана, министра иностранных дел Франции при Наполеоне Бонапарте», однако Анри де Талейран-Перигор умер бездетным. Рассказывая о племянницах Мазарини, Л.И. Ивонина пишет (действие происходит в 1649 г.), что «сейчас старшая из них, Анна Манчини, выдавалась за герцога Меркера» и герцог шел на этот брак, поскольку «прелести Анны его явно соблазняли» (с. 184). Возможно, конечно, и так, все бывает, однако малышке было тогда менее двух лет. Старшей племянницей Мазарини она, конечно же, не была14. А к с. 272—273 книги Л.И. Ивониной и вовсе все смешалось в доме Мазарини: герцог Меркер стал герцогом Меркюром, но на сей раз за него вышла замуж, как это и было на самом деле, Лаура-Виктория. Другая племянница кардинала, Олимпия, в книге почему-то названа не графиней де Суассон, а виконтессой, а ее мужа, графа Эжена Мориса де Суассона, автор упорно титулует виконтом, хотя за год до свадьбы он унаследовал графский титул15. Лаура Мартиноцци именуется в книге тещей Якова III Стюарта, хотя она была тещей Якова II. И наконец, племянницей кардинала названа его сестра, монахиня Анна-Мария Мазарини16, про которую сказано, что она — из племянниц — прожила «дольше всех». Что имелось в виду в данном случае, остается только догадываться… 

Неоднозначное впечатление производит также знакомство автора с историографией. Так, к примеру, в известной книге В.Н. Малова читаем: «В 1643 г. произошло очень важное для карьеры Кольбера событие. Государственным секретарем военных дел стал Мишель Летелье, шурин Сен-Пуанжа. Последний возглавил одно из бюро госсекретариата, а Жан-Батист с 1645 г. стал служащим этого “министерства”, пользовавшимся на правах родственника особым доверием министра. <…> Кольбер имел возможность видеть кардинала по делам Летелье. В 1650 г. эти контакты стали постоянными: двор с Мазарини часто выезжал из Парижа, Летелье оставался в столице и хотел иметь при кардинале своего представителя»17. А вот как выглядит этот пассаж в книге Л.И. Ивониной: «Только в 1643 году произошло очень важное для его карьеры событие. Государственным секретарем военных дел при новом первом министре становится Мишель Летелье, который являлся шурином Сен-Пуанжа, кузена Жана-Батиста. С 1645 года Кольбер стал служащим “министерства” Летелье и быстро приобрел особое доверие последнего. <…> Жан-Батист часто имел возможность видеть кардинала по делам Летелье. В 1650 году эти контакты стали постоянными — Мазарини и двор часто выезжали из Парижа. Летелье был вынужден оставаться в столице, но хотел иметь при кардинале своего представителя» (с. 204—205). 

Добавлю лишь, что, как обычно бывает в подобных случаях, не обошлось и без «накладок»: скажем, Сен-Пуанж, ставший кузеном Кольбера, у Малова значится кузеном его отца. Можно привести и еще один пример (их в этой книге немало). Рассказывая о торжественном заседании парламента после возвращения Людовика XIV в Париж по окончании Фронды, П. Губер пишет: «Парламент безропотно зарегистрировал две декларации и эдикт, отменявший большинство фрондерских постановлений и провозглашавший амнистию. Не были помилованы несколько высокородных дворян (Бофор, Ларошфуко) и несколько судей, в том числе старый Бруссель (он скрылся) и его сын»18. Открываем книгу Л.И. Ивониной на с. 218: «Одновременно парламент безропотно зарегистрировал и эдикт, отменявший большинство фрондерских постановлений и провозглашавший амнистию. Не были помилованы некоторые аристократы (среди них Бофор и Ларошфуко) и несколько судей, в том числе старый Бруссель и его сын, успевшие, впрочем, до этого скрыться из Парижа». Добавить к этому, пожалуй, нечего. Можно разве что выразить удивление: неужели, при наличии в нашей стране известных и авторитетных специалистов по Старому порядку во Франции, издательство «Молодая гвардия» не потрудилось отправить текст на отзыв одному из них — в этом случае, подозреваю, вопрос о ее издании был бы решен иначе.

Дмитрий Бовыкин