Последние сообщения блогов

Стена — свидетельство мужества отчаяния одних и упёртой тупости других. Поэтому мы будем её вспоминать. А когда память и боль поутихнут, сообразительные потомки отгрохают новодел, который, несомненно, будет иметь большой коммерческий успех.

Свидетелем падения Берлинской стены я не был, но мне довелось увидать её в пору расцвета, летом 1970 года.

Стена казалась красивой и необычной сверху, с высоты смотровой площадки на телебашне: окружённая зеленью белая полоса, извивающаяся змейкой посреди городских кварталов. Стена казалась маленькой и низкорослой вблизи: люди оттуда смотрели поверх неё из окон, и она не могла защитить от их равнодушных взглядов. Стена казалась грозной и неприступной на макете, на котором хорошо просматривались и рвы, и ловушки для автомобилей, и колючая проволока, и минные поля, и прочие ухищрения.

30 июня 1970 года, в свои последние школьные летние каникулы, в числе других минских школьников, я отправился в «поезде дружбы» («Фройндшафтцуг») в Восточный Берлин и Потсдам — в социалистическую Восточную Германию. Конечно, это был не просто туризм, но и идеологическое воспитание советских школьников в виде ознакомления с «реальными достижениями социализма» в дружественной стране. К таковым относилась не только Берлинская телебашня, но и Берлинская стена. Нас повели на погранзаставу и показывали с гордостью ров — ловушку для автомобилей-нарушителей; злобных собак, загрызающих нарушителей; колючую проволоку, останавливающую нарушителей и тому подобные усовершенствования эпохи развитого социализма. Идеологическим апогеем поездки стал Факельцуг — факельное шествие вдоль Берлинской стены, когда в темноте под непреклонный барабанный бой мы несли факелы и выкрикивали какие-то антиимпериалистические лозунги. Привыкшие ко всему западноберлинские жители с тоской смотрели на очередное мероприятие из окон соседних многоэтажек, но мы-то, мы, советские подростки, были страшно возбуждены и долго потом в автобусе пели советские патриотические песни.

Технология массового внушения была хорошо опробована, в Германии — в том числе, и, безусловно, была действенной, но только на короткий период. На дворе стоял 1970 год, и уже на следующий день патриотические песни напрочь исчезли из нашего автобусного репертуара. Можно было на выданные нам небольшие карманные деньги (30 восточногерманских марок) покупать жвачку и даже обзавестись настоящими джинсами! (Впрочем, я был во многих отношениях мальчиком недоразвитым, а потому купил сумку для мамы.) Молодёжь, как и везде, слушала Beatles и другие западные рок-группы, прикреплённые к нам педагоги были доброжелательны и стремились всячески помочь, даже тратили на нас свои личные деньги (наша группа долго с любовью вспоминала герра Вальтера, который покупал нам очень вкусный лимонад). В Восточной Германии, как и в Советском Союзе, люди в большинстве своём были лучше системы.

Гораздо большее впечатление, чем Берлинская стена, произвёл на меня тогда Музейный остров в Берлине с вратами Иштар и Пергамским алтарём. (Я даже смог выделиться из массы сверстников, когда поправил переводчика, сказав, что по-русски следует говорить «Вавилон», а не «Бабилон». Меня за это очень зауважала симпатичная черноволосая девушка из нашей группы, и я был несказанно горд. Впрочем, её уважение быстро переключилось на кого-то другого, но осознание того, что девочкам могут нравиться и умные тоже, толкало на путь познания. Туда же толкал и Пергамский алтарь: он завораживал, притягивал, почему-то тревожил; не хотелось уходить из этого зала.)

Я, конечно же, рад, что Берлинскую стену упразднили, но, будучи историком, печалюсь, что её разрушили, растащили на кусочки: «Купите аутентичный фрагмент Берлинской стены!» А почему тогда не Великой Китайской стены? Или не пирамиды Хеопса? Разве монумент эпохи обязательно должен быть разрушен или распродан по частям?

Я понимаю, почему разрушили стену: её разрушили жажда лучшей жизни, стремление к объединению немецкого народа и ненависть к коммунистической элите. Непонятно только, зачем это было сделано: разве великая египетская пирамида — только гробница фараона Хеопса? Нет, она — монумент в память бесчисленных тысяч египетских крестьян, замученных непосильным трудом за время её строительства.

Стена — свидетельство мужества отчаяния одних и упёртой тупости других. Поэтому мы будем её вспоминать. А когда память и боль поутихнут, сообразительные потомки отгрохают новодел, который, несомненно, будет иметь большой коммерческий успех.

Оригинал статьи опубликован в интернет-журнале "Частный корреспондент" 9 ноября 2009 года.